Саид Атабеков — казахстанский художник, один из основателей арт-группы «Кызыл Трактор». Стоит у истоков формирования современного казахстанского искусства. Родился в 1965 году в Бес-Тереке, Узбекистан. Сейчас живёт и работает в Шымкенте. Участник многочисленных международных проектов и выставок, из последних стоит отметить Ostalgia, New Museum (Нью-Йорк, 2011), Павильон Центральной Азии на Венецианской биеннале (Италия, 2005, 2007, 2011), Suns and Neons above Kazakhstan, Yarat, (Баку, 2017), Post-Nomadic Mind at the Wapping Hydraulic Power Station (Лондон, 2018), Thinking Collections, Telling Tales в MANA Contemporary (Нью Джерси, 2018) и другие.
Персональная выставка «Молитва тысячи всадников» Саида Атабекова в Aspan Gallery сконцентрирована вокруг образа кокпариста — профессии, наблюдению за которой художник посвятил 15 лет. В экспозиции представлены две серии, включающие 14 фотографий из архива более чем 1500 снимков, сделанных им во время игр кокпар. В интервью художник искренне делится историями, воспоминаниями и сильным интересом к этому опасному виду спорта, сравнивая игровое поле с космосом. Саид Атабеков учит зрителя быть внимательным к истории своей страны, людям, окружающим предметам. Фотографии участников дополняют вещи с места проведения кокпар, трепетно собранные художником. Тотальная инсталляция протяжённостью несколько метров хранит фрагменты истории казахского народа, страстно увлечённого игрой.
Эмоции кокпаристов, оставленные предметы Саид Атабеков выводит на уровень сакрализации. Известные всему миру названия брендов Coca-Cola, D&G, логотипы Adidas, Mercedes и Toyota существуют в мире кокпар абсолютно в ином прочтении. Подмечая тонкие нюансы, считывая точки соприкосновения глубоких национальных традиций с отпечатками поп-арта и капитализма, он изображает действительность, не переходя границы постиронии.
Наблюдать за современным миром, понимать его — это искусство, и Саид Атабеков прекрасно с этим справляется. Более того, он виртуозно, но предельно честно языком минимализма и ясности переносит свои наблюдения и мысли на карту истории современного искусства Центральной Азии.
О группе Кызыл Трактор
Как вы стали участником группы «Кызыл Трактор»?
Мы начинали «Кызыл Трактор» в вечерней студии Симакова в девяностые годы — хотели сделать просто что-то интересное. Мы много работали и обсуждали, в то время было важно создать не столько новое, сколько своё. Союз художников уже существовал, но мы хотели выйти за рамки его форматов.
В «Кызыл Тракторе» я был самым молодым. В училище мне было интересно знакомиться с работами других художников (Пикассо и других авангардистов). Однако нам хотелось создать что-то своё, шымкентское, близкое именно нам, южному Казахстану.
Конечно, мы не делим искусство по национальностям, но хотелось сделать что-то узнаваемое, основанное на местных традициях и образах. Например, прикладные вещи (японские, китайские) или даже наскальные рисунки отражают свои особенности (европейские, африканские и др.). Казахские наскальные рисунки совсем другие, как бы мягкие, что ли. В них видно характер людей, которые здесь живут. Так мы начали экспериментировать, делать объекты, скульптуры, ездили по святым местам, забытым в советское время.
Как коллективная работа в группе повлияла на вас и ваше творчество? Было ли для вас важным работать в команде, особенно в условиях 90-х годов?
С компанией, конечно, легче. В Союзе художников, например, другая система, свои условия, правила. Мне хотелось быть более свободным, поэтому я не вступал в Союз. Даже мой отец был против этого. Помню, когда мне предложили вступить, я поехал к нему посоветоваться. Мы долго сидели, пили чай, и он вдруг спросил: «А что, вступишь в Союз художников — и сразу станешь художником?»
За рубежом же нет Союза художников, да есть общества разные, но совсем другие. Мы привозили из-за границы много идей, информации о конкурсах, резиденциях, премиях. У нас такого не было. Художники в возрасте очень сложно это воспринимали.
В основе деятельности вашей группы лежали практики, основанные на традиционных ценностях и их взаимосвязи с современным контекстом. Расскажите, как вы пришли к этим темам и формам искусства?
Мы группой очень много участвовали за рубежом в разных проектах и всё делали коллективно — обсуждали, советовались, спрашивали, есть у кого-то интересные идеи, которые можно как-то реализовать. В то время мы активно изучали разные направления в искусстве, которые в советское время были почти недоступны, например, кубизм, акционизм, перформансы. Мы просто этого не знали: в девяностые интернета не было, да и с компьютерами мы ещё не умели работать. Это сейчас открываете сотовый телефон и перед вами весь мир как на ладони. А тогда мы действовали методом проб и ошибок: «Давай попробуем так, давай сделаем по-другому».
Мы даже ездили по святым местам, возили туда свои объекты, ставили их. А для чего? Нам просто было интересно. Ещё когда занимались в училище в кружке Симакова, мы создавали вещи не ради продажи, а из желания выразить себя и поэкспериментировать.
К сожалению, из тех проектов мало что сохранилось. В то время мы плохо понимали, как документировать свою работу. Когда ездили за границу, изучали, как там сохраняют свои документы, фотографии, как описывают проект. Всё это плохо знали, понимаете? У нас этого почти не было. Поэтому сейчас, когда спрашивают об архиве, мы ничего толком не можем показать — некому было этим заниматься, и многое просто утрачено.
Расскажите о дальнейшем существовании группы. В начале 2000-х вы продолжали вместе работать или каждый занимался самостоятельной практикой? Можно ли сказать, что «Кызыл Трактор» существует до сих пор?
Нет. Мы вместе общаемся, Арыстанбек Шалбаев сейчас в Алматы живёт, Виталий Симаков — в Астане, Смаил Баялиев — в Шымкенте. Когда бываем в Алматы или других городах, встречаемся, обсуждаем проекты, делимся идеями. Но пока вместе никуда не приглашают. Приглашают по отдельности.
Когда вы стали работать самостоятельно, появились ли какие-то новые темы?
Конечно, всем хочется быть самостоятельными, более свободными. Я понял, что не люблю находиться в каком-то обществе, например, в обществе художников, я просто не привык, мне хочется быть просто свободным. Но всё равно я остаюсь художником из Шымкента, частью группы «Кызыл Трактор».
Сейчас у меня много идей, которые я хотел бы воплотить, но в этих проектах хочу видеть «себя». Я не хочу распыляться на всё подряд, идти за всем, что заинтересовало. Смотря на свои последние работы, решил, что хочу сосредоточиться на лошади. Всё. Всадники, лошадь, уздечки, подковы. А так, в мире много очень интересного, но просто хочется сосредоточить творчество на лошади. У меня есть мечта создать что-то вроде центра, посвящённого лошадям. Не музей, а пространство, где можно было бы глубже раскрыть эту тему.
Хотите других художников туда пригласить? Или это пока ещё просто мечта?
Да, пока я думаю. У меня есть мастерская, небольшой участок. Изначально я хотел сделать там арт-резиденцию: дом-гостиницу для художников, поставить несколько юрт, где они могли бы останавливаться. Я долго обдумывал эту идею, мечтал о ней несколько лет. Но недавно испугался, потому что не хочу быть администратором. Хочу остаться просто художником (улыбается). Поэтому я решил сосредоточиться на другом — создать галерею, где только лошади и всё. Знаете, время быстро идёт, ничего не успевается в этой жизни. Хочется, чтобы только лошади были. Седло… стремена… Вот такие планы у меня.
Кокпар. Идентичность. Экзотизация
Образ кокпаристов у вас один из ключевых. И экспозиция на выставке в Aspan Gallery тоже завязана на этом образе. Для вас это символ маскулинности, казахской идентичности или что-то другое?
Вы же знаете, более 5000 лет назад приручили лошадей на территории Казахстана, этот факт тоже толкает на идею создать какие-то образы. Лошадь для казахов имеет особое значение. Но я не могу сказать: «Вот я люблю лошадь, без лошади не могу!». Многим интересна лошадь. В истории есть много примеров, кочевники использовали лошадей для освоения территории и всадники олицетворяют для меня огромную мощь.
Кокпар — это же очень грубая игра. Иногда со стороны смотреть страшно, думаю «Хватит, я больше не пойду». Но всё равно тянет. Просто интересно, понимаете, когда много лошадей. Лошадь — это ни корова, ни верблюд, ни слон. Для меня это что-то, что сложно объяснить. Мне хочется смотреть, изучать. В кокпаре очень много интересного. У меня есть серия фотографий, где видны на спинах разные логотипы: надписи «Париж», «Италия» и другие. Может кому-то это и покажется экзотичным, но для меня — нет.
Меня также увлекает их одежда: сапоги разных форм, высокие каблуки, ручная работа. В городе такого не встретишь. Мне нравится дизайн этой одежды и обуви, лица людей там совсем другие. Лучше всего прийти самому и смотреть, как на выставку.
Вам интереснее наблюдать за лошадьми или за всадниками?
Вы же видели видео на выставке? Там огромная масса, клубы пыли. Иногда они крутятся вокруг этого козла как по спирали, как будто звёздное небо, эта пыль. Помню, кто-то писал мне про кокпар: «В космосе каждая пылинка хочет найти своё место под солнцем». Если сверху наблюдать, это же космос.
Раньше мы снимали с помощью строительного крана. Ставили его, чтобы запечатлеть эти движения с высоты, я просто этот кран нигде не показывал. А сейчас уже дроном снимаем, кран нарушает технику безопасности. И когда наблюдаете, это очень, не знаю, это очень супер. И вот этот запах, и когда зимой пар поднимается, — это очень классно.
Вы сами пробовали играть?
Нет. Я на лошади снимал. Очень опасно, когда много лошадей. Надо или снимать, или играть кокпар.
Что вы думаете про экзотизацию образа кочевника и других национальных элементов. Где начинается экзотизация и где она, по-вашему, заканчивается?
Я живу в провинциальном городе, это степь. Я не живу в столице Астане или в Алматы. Центр города я не люблю, большие города я почему-то не люблю. Мне очень трудно в городе. Я не считаю кокпар экзотикой. Его участники — это современные люди. Если я снимаю кокпариста, почему это экзотика?
Между деколониальностью и экзотизацией есть тонкая черта, когда художники могут намеренно преувеличивают какие-то характеристики, например этно-узоры. Как, по вашему мнению, определить, что является репрезентацией реальности, а что — преувеличением?
Вот эти границы, грани я понимаю. Я не хочу брать орнамент как есть и показывать. Я думаю, надо пропускать через себя, чтобы не получилась чистая экзотика. Моя работа — это своего рода эксперимент. Я не европейский художник, не китайский или индийский, например. Когда я начал снимать «Молитву тысячи всадников», долго размышлял, как избежать эффекта экзотизации. Возможно, в моих работах есть элементы, которые можно воспринять как экзотику, но я к этому не стремлюсь.
Сейчас у меня уже где-то 1500 фотографий, и я пытаюсь понять, как они вместе будут работать. Я просто не смог остановиться. У меня ещё есть другие проекты. Я делаю то, что мне самому интересно, то, где я хочу видеть себя. Я не хочу заниматься экзотикой.
Вы много путешествуете, и обычно на художников сильно влияют другие культуры. Часто их элементы неосознанно становятся частью творчества. Но вам удаётся этого избежать. Почему?
Когда были молодыми, подражали другим, например Пикассо, кубизму, русскому авангарду, футуризму. Через какое-то время начинаете понимать, что это не вы, это уже Пикассо. Если вы будете продолжать как Пикассо, будете Пикассо№2, №3. Этого я боюсь. Мне хочется видеть других, учиться у них, но при этом найти самого себя. Это очень сложно. И сейчас мне нравятся многие художники, я даже, честно говоря, не хочу смотреть, не хочу ездить, просто попробовать делать какие-то вещи самому.
Влияют ли на вас города, архитектура или природа, или это просто впечатления, которые остаются в памяти?
Когда я был моложе, думал, что европейские города похожи своей архитектурой. Они, оказывается, очень разные (французские, голландские, чешские). Лет 10–15 назад это мне было действительно интересно, а сейчас, честно говоря, уже не так.
Мы в Праге работали полтора месяца, нас пригласили чешские друзья. Готовили перформанс. И мы ходили через Карлов мост каждый день утром и вечером. На мосту и на крышах домов памятники стоят, у них много-много скульптуры, особенно конных статуй. Даже работы Микеланджело из мрамора видели. Помню, как вечером мы возвращались домой через мост, и мой друг, Смаил Баялиев, сказал: «Смотри, какие-то скульптуры помятые». У них действительно много мелких деталей: складки на одежде, головные уборы, усы, бороды. Это совсем другая манера.
Если сравнить с казахскими балбалами или вспомнить войлочные кошмы, наши орнаменты грубые, неровные, в казахстанском искусстве тоже есть много интересных оригинальных форм.
Я стал смотреть конную скульптуру более внимательно. Европейская скульптура (XVII–XVIII вв. — примечание редакции) сделана более грамотно, пропорционально. Я не видел в странах СНГ хорошую конную скульптуру. Некоторые европейские конные статуи я снимаю для себя. Но когда у нас ставят конные статуи, мне кажется, что вместо этого нам лучше ставить балбалы.
О выставке в Aspan gallery
Выставка включает две серии фотографий, инсталляцию и фильм, где вы общаетесь с жёнами кокпаристов. Что самое необычное для вас было в их рассказах?
Я брал интервью у кокпаристов, мне не очень понравилось, потому что они в основном говорили о своих премиях, призах и других подробностях, но мне это показалось не очень интересным. А два года назад случайно поговорил с супругой одного из кокпаристов. И она начала рассказывать очень интересные моменты.
На кокпаре я когда вижу начало, у меня руки начинают трястись, фотоаппарат трясётся. Я уж подумал: «Ну всё, больной». Много снимаю, и это как наркотик действует на меня. Так вот, супруга кокпариста рассказывает, что, как-то был кокпар, а муж дома остался, потому что гости должны прийти. И он начинает нервничать: где-то идёт кокпар, а ему сказали дома сидеть. Руки трясутся, на улицу выходит, заходит домой и опять по кругу. Супруга видит, что он на кокпар хочет–не может, и говорит: «Давай, иди». Он быстро собирается, уезжает, а после кокпара вечером с настроением возвращается. Вот, оказывается, как наркотик действует. И она рассказывает то, что он не хочет говорить.
И за мной стоит тоже женщина. Я извиняюсь, это не моя заслуга. Я сразу вам скажу, это не моя заслуга, что вы берёте интервью. Это заслуга моей супруги, кто рядом со мной постоянно, поддерживает, терпит какие-то моменты. У любого хорошего кокпариста за спиной стоит супруга. Поэтому мне давно хотелось сделать такой проект — у женщин брать интервью.
Однажды я не успел записать слова одной женщины, которая сказала: «Если бы я была мужиком, я бы вам показала кокпар!». Вот у таких надо брать интервью. Не надо забывать, что в 90-е годы после «перестройки» женщины всё поднимали, они таскали китайские вещи. Даже у Муратбека Джумалиева и Гульнары Касмалиевой есть такой проект с китайскими сумками.
Ваши серии фотографий включают работы разных лет, с 2012 по 2023 год. Меняется ли для вас образ кокпариста в этих фото?
Да, он меняется. Например, одежда чуть-чуть меняется, уже нет головных уборов как раньше. Дизайн тоже меняется. Когда я смотрю свои архивные фотографии, видно, что формы шьют иначе. Иногда даже кажется, что пытаются сэкономить на материале. За 10–15 лет изменения чувствуются. Одежда стала более современной, а вместе с ней меняются и другие вещи, например, конские сёдла.
На выставке представлены предметы из моей коллекции. Я собираю уздечки, подковы, стремена. Они не такие старые, не 100-летней давности, им, может, 20 лет, они недорогие. Я не коллекционер в традиционном смысле, не покупаю дорогие вещи.
Вы таким образом пытаетесь какую-то часть истории сохранить?
Может быть. Если я построю галерею, постараюсь на следующий год сделать инсталляцию. Мне это интересно.
О современном искусстве
Что думаете о современном искусстве Казахстана? Что на ваш взгляд изменилось по сравнению с 90-ми и нулевыми?
Когда мы много ездили, я возвращался в Шымкент с разными идеями и информацией. Но иногда кажется, что художники инертные что ли, даже молодые. Я этого не понимаю. Например, был проект в Дубае с главным призом $100 000. Я звал молодых художников, а они были в шоке, не верили. А я-то знаю, что можно выиграть, если хорошо постараться.
Следите ли за молодыми художниками?
Молодых художников в Шымкенте я не могу назвать, в Алматы есть молодые художники, которые делают современное искусство. Они делают хорошие проекты.
Что пожелаете молодым начинающим художникам?
Я бы посоветовал им много мечтать и просто смело реализовывать свои проекты. Я, например, открываю телефон, подаю заявку на какой-то этот конкурс или резиденцию — всё доступно. Я сам был в резиденции Vermont Studio Center ещё 15 лет назад. Это просто сказка для художника. Не надо ждать, что вам кто-то будет приносить, подавать на блюдечке, надо действовать самим. Если постараться, можно, оказывается, очень классно жить и работать. Сейчас много возможностей, главное — не бояться их использовать.
