В «Целинном» 3 августа прошла презентация новой книги — «Евгений Брусиловский. Воспоминания с комментариями и иллюстрациями» под редакцией Нари Шелекпаева. Центральной темой книги является советизация казахской культуры в 1930-е годы.
Мы сходили на презентацию и поговорили с Нари о казахской культуре, о том, можно ли называть Брусиловского основоположником казахской оперы и о том, как работать над подобной книгой на фоне войны в Украине. А ещё о влиянии пандемии на исследование, о новых и старых трендах в культурной политике и новом взгляде на Темирбека Жургенова.
Нари Шелекпаев –– профессор Департамента славянских языков и литературы Йельского университета, исследователь, городской историк.
Фото: ЦСК «Целинный»
Вы – историк, но почему вы взялись за биографию музыканта?
Я изучаю историю городов (Urban History), но это не единственная тема моих исследований. Ещё одна тема, над которой я работаю уже несколько лет, — это социальная и культуральная история Центральной Азии в 1930-е и 1940-е годы.
Это ваша первая редактура?
У меня есть и другие книги, а также научная монография, но книгу такого жанра — с развёрнутыми комментариями, множеством дополнительных источников и длинной вступительной статьёй — я делал впервые. Необходимо отметить, что эта книга — плод коллективной работы. Команда «Целинного» отвечала за подготовку издания, дизайн, поиск иллюстраций и многие другие аспекты.
Как происходило исследование? Вам предоставили архивы?
Вкратце, история такова. В 2018 году я работал в ЦГА над исследованием, которое не имеет прямого отношения к Брусиловскому. Но в определённый момент мне захотелось заглянуть в документы из фонда Евгения Брусиловского, в которых я рассчитывал найти другую информацию. В нём я обнаружил пять тетрадей с воспоминаниями, написанные от руки.
Я начал читать этот текст, и он показался мне заслуживающим интереса. Позже, вместе с коллегами из «Целинного» мы решили издать эти мемуары, но сделать так, чтобы текст не звучал как монолог, то есть добавить в книгу другие архивные материалы, а также информацию, которая помогла бы воссоздать контекст эпохи.
В итоге, центральной темой книги стал не сам Брусиловский, а казахская культура, музыка и опера в 1930-е и 1940-е годы. Такой подход позволил избежать излишнего фокуса на персоналиях (в том числе на самом композиторе), и уделить больше внимания историческим процессам.
Можно ли сказать, что вы посмотрели на окружающее через призму Брусиловского?
Нет, я посмотрел на них через собственную призму. В современном Казахстане о Брусиловском говорят либо как о великом композиторе (без должной проблематизации его вклада в творческие и политические процессы 1930-х годов), либо как о музыканте из прошлого, чья работа не заслуживает особого внимания, потому что его творчество уступает по качеству музыке пришедших на смену казахских композиторов.
Приверженцы пост- и деколониальных подходов считают, что советское наследие, в том числе музыка, особенно советская, и тем более классическая (то есть вдвойне колониальная), не имеет ценности. У этих дискурсов есть обширная генеалогия, и, вероятно, они имеют право на существование.
Наша книга дистанцируется от дискуссий подобного рода. Прежде чем восхищаться или отказываться от чего-то, необходимо исследовать то, как происходила советизация казахской культуры, какие акторы в участвовали в этом процессе. Следует понимать то, как эти люди понимали свою роль и какие задачи перед ними стояли (с точки зрения политического заказа).
Отдельные вопросы касаются жанров. Мне чрезвычайно интересно то, как происходило изобретение новых жанров (например, «оперы») в советском Казахстане, но и то, как трансформировались и угасали дореволюционные жанры казахской инструментальной и вокальной музыки.
Можно ли назвать Брусиловского основателем казахстанской оперы?
И да, и нет. «Кыз-Жибек» и «Жалбыр» были скорее сюитами с ариями и песнями, нанизанными на канву сценического действия в сопровождении оркестра. «Ер-Таргын» был больше похож на оперу. Первыми полноценным казахскими операми я считаю «Абай» Ахмета Жубанова и Латыфа Хамиди и «Биржан и Сару» Мукана Тулебаева.
Как вы думаете, почему Брусиловский остался? Он же изначально приезжал на два года.
В 1930-е и в 1940-е годы он жил в Казахстане потому что ему создали очень хорошие условия для работы. Ему хорошо платили, он получил трёхкомнатную квартиру в новом доме, что было роскошью по меркам 1930-х годов. Брусиловский понимал, что в Казахстане он долгое время будет востребованным специалистом. В Москве и Ленинграде таких как он были десятки или даже сотни.
Заслуженное положение на периферии могло оградить от преследований, от которых сложнее было бы уберечься в центре. Потом наступила война, и оставшись он в Ленинграде, ему пришлось бы столкнуться с эвакуацией или блокадой. Таким образом, решение остаться в Алматы, интуитивное или стратегическое, оказалось прозорливым. И тем не менее, в своих дневниках Брусиловский несколько раз называл пребывание в Алматы «ссылкой».
Каковы тренды, присущие культуре Казахстана в настоящем, но имеющие отношение в прошлому?
Я не лучший человек, чтобы ответить на этот вопрос, так как я не живу в Казахстане постоянно. О подобных вещах нужно говорить с осторожностью, ибо соблазн провести параллели между прошлым и настоящим слишком велик. Но прошлое никогда не повторяется.
Кроме того, невозможно избежать вопросов о глобальных трендах в современной культуре, точнее о взаимосвязи между глобальным и локальным. Что есть культура в современном Казахстане? Кто её производит и потребляет, и как её воспринимают? Для многих казахская культура — это не процесс, но набор этнически окрашенных репрезентаций. Парадоксально, но многие из этих репрезентаций были изобретены в советское время для того чтобы означать «казахскость». Сейчас же они репродуцируются и используются без достаточной степени осмысления.
Если говорить про оперу, которую я знаю довольно неплохо, то в Казахстане уже много лет нет новых интересных постановок «старых» опер. Я регулярно хожу в нью-йоркский Метрополитен Опера, и знаю многие постановки последних лет в Берлине, Париже, Праге, и других городах. В Казахстане почти не ставят новые оперы, а постановки старых чудовищно архаичны. При этом, уровень музыкантов значительно вырос за последние 15 лет.
Сколько у вас в общем ушло времени на написание книги?
Я начал работать в архивах в 2018 году, собирал документы. С 2021 года к работе над проектом подключились ассистенты. В общем, на весь процесс ушло несколько лет.
Пандемия сильно застопорила работу?
Да. И война в Украине. Делать такую книгу в контексте войны было непросто. Происходящее повлияло на смыслы, и на отношение к работе. Ни одна книга не существует в вакууме.
Брусиловский апроприировал казахскую культуру?
Да, несомненно. По большому счёту, он считал культуру сырьём. При этом, он мог любоваться какими-то вещами, но имперская логика переработки «народного» в «советское» никогда его не покидала. Как композитор, Брусиловский чётко понимал что от него ждут.
А вы бы хотели, чтобы всё было по-другому?
Да. Но увы, у прошлого не бывает сослагательно наклонения. Другое дело, что делать с прошлым в настоящем? Моя работа не состоит в том, чтобы выносить суждения о «хорошем» или «плохом» в прошлом моей страны. Да мне это и неинтересно. Политическая инструментализация прошлого мне ненавистна.
Вместе с тем драма историка, вроде меня, состоит в том, что мы не можем развидеть, забыть то, что мы прочитали в источниках. Гордон-Матта Кларк, мой любимый современный художник, когда-то сказал что задачей современного художника является производство хаоса с ясным целеполаганием. Полагаю, что у историка схожие цели. Разница лишь в том, что наш хаос — это гора бумаг, который нужно вытаскивать из архивных недр.
Тогда так. Можно ли было сделать по-другому?
Ахмет Жубанов хотел сделать по-другому. Но ему не дали. Одна из задач этого издания состоит в том, чтобы рассказать не только о том, чем занимался Брусиловский, но и о его современниках, об их сопротивлении советизации, проводником которой был сам автор мемуаров. Ибо казахская опера, при всей своей колониальности оказалась интересным и долговременным проектом. Её создание способствовало становлению какой-то части казахской элиты, национального театра, созданию символического капитала, который впоследствии конвертировался в полезные вещи.
В некоторых статьях говорится, что Брусиловский внёс огромнейший вклад в популяризацию Курмангазы. Это так?
Это преувеличение. Ахмет Жубанов и Александр Затаевич исследовали творчество Курмангазы до Брусиловского. И Брусиловскому не надо было, да и нечего было к этому добавить. Он ведь не был музыковедом. Он написал статью, которую выдумал из головы, как сам признаётся в мемуарах. Он нарисовал романтический образ Курмангазы, который понравился советской прессе, но я бы не переоценивал вклад такого «музыковедения».
Работая над книгой, вы узнали что-то новое о политическом устройстве Казахстана в 1930-е годы?
Я многое узнал о наркоме Темирбеке Жургенове. Этот человек погружался во всё происходящее в казахском искусстве. Романы, оперы, сценические постановки – вся культурная продукция с 1933-го по 1937-й годы инициировалась либо каким-то образом замыкалась на Жургенове. Конечно, он был частью советской системы. Но он был патриотом и искренне ратовал за казахскую культуру.
Если наша книга подтолкнёт кого-то на исследование жизни и творчества Жургенова, я буду очень рад. Если бы в современном Казахстане был хотя бы один министр культуры, отдаленно напоминающий Жургенова, думаю, меня бы заинтересовал такой человек.
Моя задача — переосмыслить вклад Брусиловского в культуру советского Казахстана с помощью написаного им же текста. Я надеюсь, что эта книга не будет использоваться как аргумент для придания забвению культуры 1930-х и 1940-х годов. Прошлое надо переосмысливать, его сложность – повод для изучения и постановки вопросов.
