В 2021 году у Бахыт Бубикановой состоялась выставка, где она делала отсылки к детской комнате. У неё там были какие-то детские тетрадки её сына, кукольный театр. Она говорила о том, что её сын в 2 года порвал всё современное искусство, которое у них дома было и о том, что он на самом деле по-настоящему свободен и настоящий художник. Твоя комната, то пространство, которое у тебя получилось создать во время выставки, как ты к нему пришла? Как ты почувствовала, что пространство должно быть детским?
На самом деле у меня было несколько концепций. Когда я разворачивала каждую из них, я поняла, что эта концепция наиболее подходящая. Из первых нескольких идей, которые пришли мне в голову, я в итоге выбрала детскую комнату. К твоему комментарию насчёт выставки, я сразу вспомнила комментарий Амира, который очень мне помог с монтажом выставки. Он сказал две вещи, которые мне запали.
Во-первых, мне было очень важно использовать настоящие игрушки, с которыми дети сейчас играют. Когда я их увидела в пространстве, я поначалу расстроилась, потому что они такими маленькими мне показались. Амир сказал великолепную фразу, о том, что это не игрушки маленькие, а мы большие. Меня это очень успокоило. Потом он вспомнил про своего братика, ему шесть – он не смотрит новости, он играет в игрушки. Однажды Амир заметил, когда братик играл в игрушки, что две его куклы – это Путин и Зеленский. Эти разговоры навели меня на мысль, что детство так сильно в нас откладывается. Потом мы вырастаем, все воспоминания сглаживаются, пересекаются между собой, но на самом деле оказывают на нас такое большое влияние.
Я изначально понимала, что хочу выставку про границы, потому что меня триггерит тема границ. Причина этого понятна: геноцид. Во-первых, это моя личная история, потому что с границами я столкнулась ещё в детстве. Мне хотелось вернуться к той самой первой точке, к самому началу. Во-вторых, то, что происходит в Синьцзяне, настолько жестоко и настолько неправильно, что мне хотелось поговорить об этих вещах. Однако, мне не хотелось ретравматизировать себя и посетителей, воспроизводя эту жестокую реальность. Я стремилась найти новый способ говорить об этой проблеме.
Мне кажется, метафора с игрушками очень точная. Все эти «игры», если геноцид можно так назвать, ведутся не нами. Их ведут люди, которые гораздо «больше» нас, то есть сравнению с ними мы как дети, ничего не решающие. Границы должны защищать нас, но когда ты пересекаешь границы, то в момент перехода ты лишаешься всех своих прав и становишься ребёнком, который ничего не решает. У меня до сих пор возникает волнение, когда я в аэропорту перехожу пограничный контроль. Видимо, во мне остались чувства, которые я испытывала когда была маленькой и у родителей были проблемы с документами. Эти ощущения навсегда отпечатались во мне. Волнение, видимо, не пройдёт, хотя я понимаю, что у меня с документами всё в порядке, я ничего плохого не сделала, но каждый раз так замирает сердце.
Я недавно разговаривала с кандасом, который переехал в Казахстан из Монголии. Я задала ему вопрос о том, а в какой момент его предки уехали. А он говорит: «Мы не уезжали, мы просто оставались жить в тех местах, где мы исторически жили, просто в какой-то момент Казахстан стал отдельной страной, Монголия стала отдельной страной, и нам пришлось выбирать, куда ехать». Получается, что даже не пересекая границы, ты оказываешься зависим от неё. В твоей выставке как будто есть страх и пересечения границы, и не пересечения границы. Я понимаю про геноцид, что это длящийся ужасный процесс. А было ли какое-то твоё внутреннее событие, которое спровоцировало выставку?
Не было какого-то ясного одного события, это, как снежный ком, нарастало. Я научилась видеть границы повсюде, даже на стене. Ты всегда их пересекаешь, либо не пересекаешь. С одной стороны понимаю, что границы – это просто воображаемые линии, которых на самом деле нет, но одновременно понимаю, что это что-то очень реальное. Я про это как будто бы в фоновом режиме постоянно думаю. Мне кажется, вся моя жизнь спровоцировала эту выставку.
Мы движемся по элементам выставки и в какой-то момент приходим к телевизору, где проигрывается тизер твоего документального фильма. Ты вообще разделяешь инструменты, с которыми ты работаешь внутри современного искусства или внутри документалистики, они как-то друг на друга влияют, как-то взаимодействуют, может быть, они друг друга обогащают? Как ты с ними работаешь? Почему внутри выставки появляется видео?
Вначале я не планировала, чтобы тизер был. Я планировала, что будет видео с игрой Statelessness. Хотелось как-то продолжить тему детской комнаты, мы начали погружаться в воспоминания и поняли, что детский шалаш – это что-то неотъемлемое в детской комнате. Казалось бы, ты в безопасности, ты окружён игрушками, но тебе всё равно хочется что-то ещё своё сделать.Я точно знала, что будет на выставке, но не представляла, как это будет в пространстве, пока, собственно, не оказалась в пространстве и не начала всё расставлять. В голове, конечно, всё совершенно по-другому, всегда подкрашено какими-то детскими ожиданиями, воспоминаниями. Мне захотелось поместить видео про игру Statelessness в безопасное пространство детского шалаша или вигвама, чтобы у посетителя была возможность остаться наедине с этим видео и его идеей, её обдумать в безопасном пространстве.
Затем захотелось поставить какую-то оппозицию этому видео. Так появился огромный телевизор. Мне кажется, тизер обманывающий, ироничный. Если не вчитываться в субтитры, то это довольно-таки милое видео, где я хожу, делаю какие-то странные вещи. Там не так много смысла, просто красивая картинка. Если читать субтитры, то получается, что это довольно гневная песня. Когда ты смотришь СМИ, у тебя всегда есть возможность считывать два смысла. Тизер – это возможность предложить два смысла зрителю.
Получается, мы говорим о тизере твоего полнометражного документального фильма «Ashes to Ashes, Dust to Side chicks», об уйгурской идентичности и Beyoncé. В публичной программе твоей выставки также есть показ документального фильма Niki Padidar «All you see». Этот фильм был в позапрошлом году фильмом открытия IDFA International Documentary Film Festival Amsterdam. Тогда он произвёл яркое впечатление на открытии, потому что задавал очень дерзкую планку всей остальной программе. Интересно, что Никки, режиссёрка «All you see», как и ты, работает в разных форматах. Например, она написала детскую книгу bestseller о секcуальном образовании, пишет и режиссирует сказки для детей, а также создаёт видео-арт работы для детей. И ты, и Никки приглашаете нас в детский мир, чтобы поговорить о взрослых вещах. Настолько запретных, непроговорённых, вымещенных, что взрослые не могут говорить о них вслух. Я люблю фильмы, которые проецируют на экран кинотеатра наши общие проблемы, о которых все говорят только шёпотом с самим собой. Расскажи, почему тебе захотелось включить этот фильм в программу?
Фильм «All you see» рассказывает о вынужденном опыте миграции режиссёрки Никки и её героинь Хадижи, Софии и Ханны. Про мой тоже, потому что во время просмотра многие моменты срезонировали с моими воспоминаниями. Я буквально провалилась в них и наконец нашла слово «расщепление». У меня нет ностальгии по прошлому и по местам, но я часто думаю о той Интизор, что навсегда осталась в Ташкенте.
Миграция – это опыт, который может и не длится долго, но постоянно напоминает о себе. Отныне твоя жизнь наполнена эхом прошлого. Фильм идеально передаёт это своей немногословностью и сдержанностью. Героини обсуждают миграцию между собой, зная, что объяснять очевидные вещи окружающим бессмысленно. Вопрос «Where are you from?» кажется невинным, когда его задают из любопытства, но для героинь он воздвигает невидимую стену – ещё одно напоминание о том, что ты не отсюда и настоящего дома у тебя никогда не будет.
Твоё тело, твоя внешность, твоё произношение. Отныне это тоже границы. Так я научилась видеть границы повсюду, не любить границы и даже сделала выставку про границы. Иногда я ловлю себя на том, что рассматриваю иностранных студентов в автобусе дольше, чем нужно. Надо бы перестать.
Тизер «Ashes to Ashes, Dust to Side chicks» – это, если можно так сказать, уйгурская рождественская песенка. Музыка классической Deck the halls исполнена на уйгурских национальных инструментах, а текст на английском и на уйгурском рассказывает о том, какой подарок ты просишь на Рождество, а именно «кусочек собственной земли для уйгурского народа». При этом мы видим кадры твоего путешествия к границам с Китаем и в город твоего детства, Ташкент. Как пришла идея присвоить западную музыку, написать такие слова и сделать её музыкой уйгурского народа? Это супер метаирония.
Тут сложилось несколько обстоятельств, элемент случайности. Мы получили грант на ресерч-поездку для фильма, чтобы снять мои поездки в Чунджу, Хоргос, Ташкент. Задержка с выдачей гранта затянулась, и деньги поступили только в ноябре-декабре. У нас не было других вариантов, и пришлось ехать в самые холода. Для меня это был неприятный сюрприз, потому что я никогда не представляла себе путешествие по Центральной Азии зимой. Для меня это был не самый приятный сюрприз, потому что когда я думаю про фильм, когда я думаю про путешествие по Центральной Азии, то совершенно не представляю снег.
Когда я вернулась из поездки и мы просматривали весь материал, я увидела столько снега, ёлки украшенные и вот это всё. Я решила поставить рождественскую музыку на фон, потому что было предновогоднее время, и это всё очень органично соединилось. Но у меня всё равно был барьер в голове. Я всегда любила Рождество за его атмосферу, за рождественские фильмы со счастливым концом, за великолепные рождественские песни. Их слушают довольно короткое время в году, а потом как будто бы их уже нельзя слушать. В этом есть какой-то элемент запретного плода, и может быть, из-за этого я испытываю особую любовь к рождественской музыке. Мы смотрели материал, всё больше погружаясь в рождественское настроение, но я все равно не осмеливалась. Но потом моя продюсерка сказала, что нужно делать рождественскую песню.
Сначала я хотела возмутиться, потому что «уйгуры не празднуют Рождество, как же так». Но потом я поняла, что это действительно передаёт идею фильма«да, возможно, я уйгурка, но и не совсем». Я вполне себе праздную Рождество и даже пишу рождественские песни. Что-то в этом было наивное и детское, в том смысле, что каждый год те народы, которые празднуют Рождество, просят Санту о каких-то вещах, а уйгуры каждый год упускают свой шанс.
Вспомни, пожалуйста, свое самое сильное воспоминание из детства про Новый год или про Рождество.
Мы тогда ещё жили в Ташкенте, и мне было меньше шести лет. Мои родители старались поддерживать иллюзию Нового года и чуда. Каждый год они говорили: «О, смотри, на балконе там Дед Мороз привёз тебе подарки». И я верила в это, я действительно в это верила, и ждала каждый год, очень любила это всё. А потом в какой-то Новый год мы пошли на ёлку на площади. Я увидела Деда Мороза, но он был в кроссовках, видимо, ещё не успел переодеться. Я его увидела в кроссовках, и я сразу почему-то поняла, что Деда Мороза нет. Это моё самое яркое воспоминание, но в нём нет никакой грусти. Это не отбило у меня любви к атмосфере праздника.Возможно, даже стало легче наслаждаться самой идеей, что что-то возможно начать с начала. Кажется, это мой любимый праздник, несмотря ни на что.
Показ документального фильма «All you see» пройдёт 18 июля в 19:00 в Egin Art Space по Нурмакова 79 в городе Алматы.
Читайте также рецензию на выставку «Intersection Intizor» – недетские проблемы в детских образах Интизор Отаниёзовой.
