На дворе 1996 год. Скучающий семиклассник Оуэн знакомится с диковатой и замкнутой девятиклассницей Мэдди, повёрнутой на подростковом сериале «Розовый туман». Самому Оуэну смотреть его не разрешают: шоу идёт слишком поздно, а у мальчика строгие родители, поэтому он обманным путём отпрашивается на ночёвку к новой знакомой.
«Розовый туман» – вымышленный сериал про двух девушек-подростков, явно вдохновлённый классикой 90-х, среди которой и «Баффи – истребительница вампиров», и «Приключения Пита и Пита», и, конечно, «Твин Пикс». Главные героини – Тара и Изабель – связаны друг с другом телепатической связью, помогающей им в борьбе с мистическими монстрами во главе с лунным человеком, Мистером Меланхолией.
После ночёвки школьники продолжают жизнь замкнутых одиночек, а единственной связью между ними становятся кассеты «Розового тумана» с короткими записками, которые Мэдди оставляет Оуэну в фотолаборатории. Так продолжается два года, пока главный герой не решается вновь заговорить с ней.
Мэдди снова приглашает его к себе, где признаётся, что хочет сбежать из города. Она убеждает Оуэна в том, что между ними такая же связь, как между героями сериала, и зовёт бежать вместе. Парень соглашается, но, напуганный странным поведением подруги, в последний момент передумывает, а Мэдди бесследно исчезает из города, оставив после себя только горящий телевизор во дворе дома.
Здесь, пожалуй, стоит остановиться, хотя структура повествования «Я видел свет телевизора» настолько нелинейна и пересказывать её так трудно, что остановиться можно, пожалуй, где угодно. Режиссёр заставляют сюжет растекаться по всей длине небольшого хронометража, лишают его привычного темпа и развития, то прыгая на десятилетия, то фокусируясь на мелочах. Отказываясь опираться на сюжет, они взамен предлагают тягучую атмосферу отстранённости, одиночества и покинутости, заставляя зрителя наблюдать за бездушной рутиной американского пригорода, противопоставленного яркому телешоу. Под этой нещадной лупой сухая действительность не выдерживает, и через трещины в ней всё больше проглядывается самый настоящий ад.
Вместо страха мистического или монструозного, режиссёр предлагают экзистенциальный ужас — неожиданное и невыносимое осознание бессмысленности жизни. Пожалуй, самая страшная сцена в фильме – это истерика, случившаяся с уже постаревшим Оуэном под конец фильма, когда он понимает близость своей смерти и неприкаянность прожитой жизни.
Корни экзистенциального кризиса, через который на протяжении фильма проходит главный герой, можно найти не только в его безликом быте и социальной отчуждённости, но и в подавленной сексуальности. В одной из сцен Мэдди рассказывает Оуэну о своей гомосексуальности, на что он отвечает, что не уверен в своей ориентации, но чувствует, что с ним «что-то не так». Это «что-то не так» приобретает конкретные очертания, если вспомнить, что Оуэн ассоциирует себя с женским персонажем и вслед за ним даже примеряет розовое платье. Ещё яснее всё становится во второй половине фильма, когда выясняется, что внутри Оуэна буквально похоронена прекрасная девушка, спасти которую он боится то ли из-за гиперопекающих родителей, то ли из-за страха неприятия общества, цепляясь за свою «нормальную» жизнь.
О том, что фильм вдохновлён гендерной дисфорией – стрессом из-за несовпадения гендерной идентичности и биологического пола – говорили и режиссёр фильма Джейн Шёнбрун. Сами они – небинарная транс-персона, и вдохновение черпали из собственного опыта. Предыдущий фильм Джейн «Мы все идём на всемирную выставку», рассказывающий о девушке подростке Кейси, вступившей в онлайн-секту, тоже основывался на ощущении запертости в собственном теле, дереализации и деперсонализации. Герои обоих фильмов живут с чувством необходимости изменения, перехода, трансформации, но Оуэн идёт гораздо дальше предшественницы. Для героини Кейси собственное состояние так и остаётся загадкой или сложным подростковым периодом, а Оуэна мы находим в положении напряжённой борьбы между отрицанием и принятием своей подавленной сексуальности, которая рвётся из него наружу ярким светом телеэкрана.
Экраны, телевизионные или компьютерные, тоже играют важную роль в работах режиссёра. Шёнбрун определяют экраны как метафору дисфории, которая помогает внести ту самую двойственность в жизнь главных героев. Через экраны они пытаются примириться со своей трансгендерностью: Кейси документирует своё шаткое психологическое состояние на камеру, а Оуэн находит утешение в подростковом телешоу. Но есть в них и что-то пугающе отчуждённое – угроза подмены реальности жуткими колыханиями электрического света.
Другая важная тема фильма – ностальгия, которая понемногу становится заглавной темой всей современной поп-культуры. Герои сбегают от невыносимой реальности в ностальгическое подростковое шоу, которое порой им кажется более реальным, чем окружающий мир. Одержимость «Розовым туманом» режиссёром тоже взята из собственной жизни – в подростковом возрасте они часто находили успокоение за просмотром «Баффи – истребительницы вампиров». Но за этим эскапизмом тоже виднеется что-то демоническое и потустороннее, когда Мэдди потихоньку стирает границу между вымыслом и реальностью.
И в этом прелесть работ Джейн Шёнбрун – они бегут от конкретных трактовок как от огня, прячась в тени поэтических образов и различных интерпретаций. Их сюжеты далеки от вдохновляющих историй и гимнов разнообразию. Вместо этого, Шёнбрен концентрируются на самых глубоких и интимных переживаниях, переплавляя их в неочевидные и универсальные истории о запутавшихся одиноких людях, заглянувших в абсурд окружающей их жизни и неспособных его развидеть.
Главные герои «Я видел свет телевизора», Оуэн и Мэдди, представляют собой две крайности в принятии себя. Оуэн прячется от своей сущности за маской «нормального» человека, обрекая себя на бесконечный вопрос «Что, если?», а Мэдди утягивает в пучину иллюзий, оторванных от реальности. В конце концов, оба они так и не способны прорвать этот «розовый туман», разделяющий их истинное «я» и оболочку, доступную окружающим. Но никогда не поздно проснуться – утешают нас режиссёр – время ещё есть.
«Я видел свет телевизора» сложно однозначно назвать хоррором, триллером или фэнтезийной драмой. Так же сложно определить и его тематическую направленность. Любая определённость утекает сквозь пальцы, превращаясь в ламповое шуршание электронных помех. Это самобытная картина, которая не терпит ярлыков, но взамен на ваше свободомыслие предлагает увлекательное путешествие по самым тайным страхам и переживаниям своего автора. Если на что и можно указать здесь однозначно, так это на близость этого фильма с поэзией. Вслед за ней он покидает пространство однозначных смыслов и дежурной морали, полагаясь на ощущения, эмоции и образы, лишённые конкретных прочтений.
На первый взгляд «Я видел свет телевизора» может показаться скучной фестивальной поделкой, рассчитанной на восторженные отзывы воук-общественности. Но позвольте ему немного побродить после просмотра у вас в голове, и он нарастёт целым пластом размышлений и откровений. Такие картины тяжело рекомендовать к просмотру, но если вы жаждете от кинематографа чего-то особенного, то «Я видел свет телевизора» вполне способен подарить вам неповторимый опыт, а, возможно, помочь разглядеть что-то новое и в самом себе.
